Эстетическое богословие Апостола Павла

В Новом Завете нет тщательной проработки эстетических категорий, подобно тому, как это представлено в теоретических трактатах по эстетике. Но в нем присутствует нечто большее – дух новой, христианской эстетики. Он открывает возможность нового понимания традиционных эстетических проблем. Теперь весь мир эстетического оказывается замкнут на личности Христа, Который является его альфой и омегой.

Понимание богословия Апостола Павла мыслимо только в контексте рассуждений о его многогранности и признания того, что Павел формировал свои богословские мысли вокруг центральной идеи события Христова (т.е. Христова воплощения, смерти, воскрешения, вознесения и второе пришествия). Теология Павла включает компоненты апостольской благой вести: понимание Христа и Бога, необходимость спасения грешного человечества, понимание спасения человечества посредством Христа и др. Систематическая природа богословия Апостола Павла позволяет гармонически согласовать разумение отдельных понятий в единое целое. В богословии Апостола Павла слышится благовестие. Павел, как богослов, говорит к живым людям, к живому сердцу. Наряду с этим, Апостол Павел – первый из христианских мыслителей, чье духовное наследие дает основание для постановки вопросов о существовании христианской эстетической теологии, об ее культурно-историческом своеобразии. Теология Павла пронизана эстетическими началами: в ней присутствуют все основные положительные категории классической эстетики – прекрасное, возвышенное, трагическое, героическое и т. д. У Павла те начала, которые принято называть религиозно-мистическими, духовно-этическими, непременно трансформируются в эстетические реалии. Это происходит от избыточной полноты, чрезвычайной духовной насыщенности того материала, с которым имеет дело Павел.

Эстетика Павла бесконечно шире тех представлений об эстетике, которые впоследствии закрепились в западном культурном сознании нового времени, когда эстетика конституировалась в качестве самостоятельной теоретической дисциплины. К духовному наследию Павла в гораздо большей степени подходит определение Ф. М. Достоевского: “… Эстетика есть открытие прекрасных моментов в душе человеческой…” (Ф. М. Достоевский. Полн. собр. соч. Т.20. Л., 1980. С. 256). В душе самого Павла Христос открыл сокровищницу “прекрасных моментов”. И сам Павел после своего духовного преображения и вплоть до мученической гибели открывал в душах людей сокровища духовной красоты.

Красота мысли. Для Павла красота неотрывна от истины, а высшее, абсолютное воплощение истины он видит в личности Иисуса Христа, Который сделался для него премудростью от Бога и поводом для восхищения (ср. 1 Кор. 1:30-31). Поэтому все, что так или иначе имеет отношение к идеалу красоты, оказывается в неразрывной связи с Христом. Способность христианина испытывать чувство единения с Христом составляла суть религиозно-эстетического мироотношения, суть духовно-эстетической жизни христианина. В деле благовестия, Павел утверждает, что он проповедует саму премудрость Божию, которая не может быть доступна низменному человеческому мудрствованию. Бог открывает человеку духовному, то “чего не видел глас, не слушало ухо, и не приходило то на сердцу человека”(cм. 1 Кор. 2:6-16). Такое, признание тождества красоты с истиной, соединяющихся в Христе, позволяет Павлу высоко ценить роль мышления и знания. Он полагает, что вера в Христа в сочетании с знанием, идущим от Духа Христа, не противоречат друг в другу и даже взаимно нуждаются в единении. Мысль, возвышающаяся до способности к такому единении, обретает такое эстетическое качество, как красота. Именно такая красота присуща мысли самого Павла.

Творчество. Павел, будучи глубоко творческой личностью, с большим вниманием относился к проблемам творчества. Сознавая, что все его духовные усилия производны от творческой воли Бога, он понимал, что творчество по своей природе, в его истоках и проявлениях никогда не утрачивает мистического характера. Иным оно не может быть. Бог, даруя человеку Свою любовь, дает ему одновременно и способность к творческому созиданию. Конечная воля человека способна соединяться в акте творчества с бесконечностью Божественного Первоначала, обретать вдохновение, созидательную энергию, прекрасные, возвышенные мысли, а с ними и способность облекать их в соответствующие формы, отвечающие эстетическим критериям. Один из наивысших примеров проявления такого мистического элемента в творчестве человека видится собственно в учении Ап. Павла о том, что само Священное Писание является результатом богочеловеческого синергетического процесса. Апостол Павел указывает, что “все Писания Боговдохновенны” (2 Тим. 3:16, из этой фразы, собственно, и происходит термин "боговдухновенность"). С одной стороны, Св. Дух, в порядке благодатных даров, ниспослал человечеству дар боговдухновенности для передачи откровения Бога. С другой стороны, Святой Дух подаёт и дар разумения этого богодухновенного откровения, некое религиозное узрение. Творчество человека в написании священных книг, тогда, является божественно-человеческим предприятием, основанным на синергии водительства Св. Духа и творчества человека. Интерпретация Священного Писания также возможна в смысле синтеза человеческих творческих усилий и водительства Святого Духа.

Возвышенное. Павел своими эпистолярными размышлениями (“Послания”) демонстрирует неисчерпаемые духовные резервы эстетики возвышенного, которая тоже имеет своим источником Бога: “Вечная сила Его и Божество от создания мира чрез рассматривание творений видимы” (Рим. 1, 20). К этим видимым творениям относятся и сверкающие горные вершины, и безбрежные морские дали, и усыпанный золотыми искрами звезд ночной небосвод и еще многое другое, что способно производить впечатление необычайного величия и возвышенной красоты. Мотив возвышенного в теологии Павла прослеживается и в конечной цели Бога - спасении всех уверовавших во Христа. Ап. Павел указывает, что после исполнения предначертания Церкви следует славное возвращение Христа за Церковью (1 Фесс. 4:16-17). “Теперь мы видим как бы сквозь [тусклое] стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан” (1 Кор. 13:12). По втором пришествии, когда явится Христос (т.е. Само Совершенство), Он трансформирует Церковь в окончательную “совершенную форму”.

Героическое. То, как Павел отстаивает и защищает правоту дела Христова, свидетельствует о духе беспримерного героизма. “Павел был не просто первым борцом за права мышления в христианстве; он показал всем последующим поколениям, как именно следует вести эту борьбу” (Швейцер А. Мистика апостола Павла // Он же. Жизнь и мысли. М., 1996. С. 466).

Русский религиозный мыслитель о. Павел Флоренский, исследовавший семантику имен, отмечал присутствие в имени Павла героического, боевого, наступательного фермента: «Павел же, каков бы он ни был лично, есть начало обратное смерти, носитель активности: и слово его тем самым идет поперек миру и гладит его против шерсти» (П. А. Флоренский. Имена. Б. M.: Купина, 1993. С. 240). Героизм Павла, наступательный пафос всей его деятельности проявляется как в его миссионерских подвигах, так и в его риторике, пронизанной духом неустрашимости – “Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе” (Фил 4: 13). Секрет всепобеждающей силы его слова – в диалектической гибкости его аргументации. Кстати, предпосылки этого также, по наблюдениям Флоренского, содержатся уже в самом имени Павла, которое тот характеризует как «извилистое и диалектичное, с соответственными противоречиями и динамикой» (Там же. С. 293).

Трагическое. Эсхатологическое миросозерцание, в контексте которого встраивается учение Павла, может показаться трагичным. Грядущая гибель мира и человечества, казалось бы, не оставляет места для радостных, оптимистичных настроений и предполагает глубокий трагический настрой. Эсхатологизм действительный, а не мнимый, играет важную конструктивную функцию в учении Павла. «Подобно тому как сорванная со своих нитей паутина из изумительно простого сооружения сразу же превращается в спутанный клубок, мистика Павла представляет собой изумительно простую вещь, пока находится в рамках эсхатологии, и превращается в безнадежную путаницу, когда она из нее вырвана» (Швейцер А. Мистика апостола Павла // Он же. Жизнь и мысли. М., 1996. с. 292). Но эсхатологическая мысль Павла не содержит в себе и тени безысходности и обреченности. Логика его размышлений и рассуждений устремляется в непривычном для языческого мира направлении. Она подчинена идее спасения – центральному экзистенциальному пункту христианского вероучения, вселяющему уверенность в существовании бессмертия как альтернативы физической смерти. Из пневматологии Павла следует, что Дух Божий, пребывающий в христианине в настоящем земном состоянии - отображение будущей славы. Павел учит о сошествии Духа Святого и служении Духа как о признаке обеспечения вечной победы Царствия Божия и приближения вечности (Рим. 8:18-25; 2 Кор.1:22; 5:5; Еф.1:13-14; 4:30), установления Царствия Божия по втором пришествии Христа.

Катарсис. К Павлу переходит традиционная для античной эстетики проблема катарсиса как духовно-нравственного очищения. Но у него она утрачивает свой психологически-натуралистическую природу и обретает возвыщенно-мистический характер. Теперь она оказывается прочно скреплена с идеей умирания и воскресения христианина вместе с Христом (Рим. 6: 3-13; Гал. 2:19-20). Человек, глубоко страдающий от своей греховности, через Христа умирает для греха, обретает уверенность в освобождении от него, т. е. в спасении. Так, ужасное и безобразное (грех) становясь предметом глубоких переживаний, превращается в трагическое, которое, в свою очередь, через искупительную смерть Христа обращается для страдающего от своей виновности грешника в прекрасное – спасение как восхождение в Царство Божие как обитель абсолютной красоты. Человек, уверовавший в свое спасение, сам становится источником высокой духовной красоты. Он начинает светиться отраженным светом, исходящим от Христа. Смерть превращается из устрашающего провала в небытие в поворотный пункт драматического действия с логикой экзистенциального катарсиса. Павел с предельной остротой ощущал катарсическую направленность смерти и воскресения Иисуса, открывших для людей путь к полному очищению от всей скверны мира, лежащего во зле. Каждый, уверовавший в божественную природу Иисуса Христа, обретал теперь возможность воскресения в телесной субстанции, очищенной от всего темного. “Но если в Иисусе смерть и воскресение проявились открыто и явно, то в избранных эти процессы протекают в скрытой форме, хотя и не менее реально. Так как природа их телесности связывает их теперь с Иисусом Христом, они благодаря Его смерти и воскресению стали существами, которые сами находятся в состоянии умерших и воскресших, хотя внешне кажется, что их природное существование осталось неизменным” (Швейцер А. Мистика апостола Павла // Он же. Жизнь и мысли. М., 1996. С. 269).

Важным дополнением к эстетике Павла могут служить многочисленные артефакты из области христианского искусства последующих веков, свидетельствующие о повышенном интересе художников, композиторов, писателей к личности апостола-мыслителя. Это пространный перечень, в ряду которого следует упомянуть фреску Микеланджело из капеллы Паолина “Обращение Савла” (1550), картины Эль Греко «Апостолы Петр и Павел» (1614), Рембрандта «Апостол Павел в темнице» (1630), В. И. Сурикова «Апостол Павел перед Агриппой», ораторию Ф. Мендельсона «Павел» (1830), роман Фаррара Ф. У. «Сумрак и заря» (рус. пер. «На заре христианства». СПб., 1901) и др.