Фазиль ИСКАНДЕР: Русская литература — это комментарий к Евангелию

В истории развития мировой культуры есть загадочные явле­ния. Одним из таких явлений я считаю наличие в магометанском мире великой поэзии, но отсутст­вие, во всяком случае, до послед­него времени, великой прозы.

Мы, например, знаем, как бо­гата персидская поэзия, но где же проза? Где великий психологиче­ский роман? Родина его — Евро­па.

Я думаю, дело в христианской основе европейского искусства. Хотя Толстой писал, что все ре­лигии говорят одно и то же, но все-таки у каждой есть свой су­щественный оттенок.

Христианство придает исклю­чительную важность жизни че­ловеческой души. Весь человек — это душа. Или человек чисто­той своей души добивается ее бессмертия, или губит свою ду­шу греховной жизнью, или, осознав свой грех, через покая­ние добивается выздоровления души. Христианство в своей ос­нове в Евангелии уже рассмот­рело все комбинации душевной жизни человека и пути ее спасе­ния.

Христианская культура в ее литературном развитии никак не могла не проникнуться этой ос­новой христианской мысли. Но как выразить в рассказе или в романе состояние человеческой души? Единственное средство — изобразить психическую жизнь человека. Вне изображения пси­хической жизни человека невоз­можно понять его душу. Посте­пенно это стало литературной традицией, и в девятнадцатом ве­ке она достигла полного развития в европейском и русском психоло­гическом романе или рассказе. И на провал и забвение, ибо дело ху­дожника — вытягивать волей к до­бру из хаоса жизни ясный смысл, а не добавлять к хаосу жизни хаос своей собственной души. И уже талантливые, но атеистически настроенные писатели, не могли обойтись без глубокого изображе­ния психической жизни человека. Таков наш Чехов. Будучи ате­истом, он чисто музыкально уло­вил и великолепно зафиксировал действие евангельского сюжета на простого человека. И вся серьез­ная русская и европейская литера­тура — это бесконечный коммен­тарий к Евангелию. И комментарию этому никогда не будет конца. Все псевдоноваторские попытки обойтись без этического напряже­ния, без понимания, где верх, где низ, где добро, где зло, обречены

Мы говорим: эта картина поэ­тична, этот рассказ или стихотво­рение поэтичны. Но что это зна­чит? Конечно, это значит, что они талантливы. Но в чем суть самого таланта? Талант необъясним, как Бог, но Бог объясним необъясни­мостью таланта.

Суть, на мой взгляд, в том, что истинный талант ту или иную картину жизни умеет ос­ветить светом вечности, умеет вырвать из жизни и показать ее на фоне вечности. Мы радуем­ся такому художественному произведению, часто не осоз­навая причину радости. Мы го­ворим себе: — Как живо! Как точно! Как правдиво!

И все это верно, но не до конца. На самом деле нас вос­хищает эта живость, правди­вость, точность потому, что все это просвечивается сквозь веч­ность. Нас радует и обнадежи­вает двойственность ее суще­ствования. Картина нас радует здесь, потому что она одновре­менно там. Она ровно настоль­ко радует здесь, насколько она там.

Мы чувствуем, что красота вечна, что душа бессмертна, и наша собственная душа раду­ется такому шансу. Художник нас утешает правдой своего ис­кусства. У искусства две темы: призыв и утешение. Но в ко­нечном итоге и призыв есть форма утешения.

(Из доклада на форуме творческой интеллигенции).

Полностью читать в PDF формате - Журнал "Логос" 1997, № 2