Радоница

«Завтра не приду, у меня кладбище»… аа… ммм… нет, лучше так: «завтра меня не будет, меня повезут на кладбище»… - еще лучше! Я долго подбирала слова, чтобы исключить все возможные комические варианты и не оставить ни единого шанса моим друзьям и коллегам по работе поиграть со смыслом моего абсолютно серьезного смс-послания. Нелегко было и бросить все дела и, подчинившись зову предков (в буквальном смысле), ехать исполнять семейный долг.

Радоница, она же «Родительский день», она же «Пасха для мертвых», давно приобрела статус ежегодного знаменательного события городского масштаба, события, безусловно, меняющего привычный уклад повседневной жизни города. Город заметно оживляется и преображается. Ни в один из дней нельзя увидеть повсеместно такое разнообразие и изобилие приторноцвЕтных, но безжизненных цветов. Они заполняют машины, улицы, сумки, и, наконец, почти весь город. Столпотворение, вереницы бесконечных машин в пробках. В этот день все разноформатные и разномасштабные цели города объединяются в одну общегородскую. Все дороги ведут… на кладбища, которых по городу где-то около десятка.

Жители города живых идут навестить жителей города мертвых. Отошли в прошлое первомайские парады, собиравшие под своими флагами миллионы горящих единой утопией сердец. Даже ежегодные выборы в законодательное собрание, изо всех сил претендующие на статус общегородского праздника, в последнее время не находят такого отклика, как праздник памяти и скорби. «Праздник скорби» - если, удержавшись, не сказать «праздник смерти» – как бы парадоксально это ни звучало, на самом деле отражает парадоксальность человеческого сознания. Прошлое почему-то интересует и привлекает людей намного больше, чем будущее, а смерть больше, чем сама ЖИЗНЬ. Так за редким исключением было во все времена. Почему? – спрашиваю я, и перед моими глазами предстает…

Кладбище – сакральное место. Место пересечения двух миров, граница, или край земли, заканчивающийся обрывом в пропасть неизвестности. Пропасть эта всегда привлекала множество завороженных взглядов всех времен и народов, пытавшихся разгадать ее тайну. Это место наибольшей концентрации самых сильных человеческих эмоций. Место–сигнал, место–знак, красноречиво свидетельствующий о том, что тайна действительно существует. Поэтому с ним связано множество поверий, верований и суеверий. Заметьте, ни одно слово не отражает значения «вера» в понимании библейской истины, зато все они ее успешные заменители.

Человек, сталкиваясь с упрямым фактом смерти, всегда стремился по-своему объяснить его. Отсюда – возникновение культов смерти. Во все времена встрече с ней уделялось «особое» внимание.

Если вы египетский царь и хотите перейти в мир иной (со смертью, разумеется), вам совершенно необходимо перво-наперво увековечить свое бренное тело при помощи жрецов, любезно согласившихся его выпотрошить и замумифицировать, а на стене усыпальницы изобразить конечный пункт вашего «путешествия». Если вы представитель одной из восточной религий, то с нетерпением ждите отправки к праотцам с помощью СВУ (самодельного взрывного устройства). Лишь взрывной волной вас непременно должно отбросить туда, где вас опять же с большим нетерпением ожидает джентльменский набор удовольствий, которыми вы были несправедливо обделены в земной жизни. Если вы видный политический деятель, то, возможно, вы удостоитесь великой чести увековечить себя, будучи замурованным в виде горсти пепла в великую Кремлевскую стену...

Впрочем, этот список можно продолжать долго. Но что если сразу обратить свое пристальное внимание на общий знаменатель верований о загробном мире основных культурно-временных слоев. Тогда, так или иначе, но суть его непременно сводится к... бессмертию?! Именно! В человеке на каком-то из генетических уровней заложена идея бессмертия, вечности. Вот только, как в кривом зеркале, она искажена и изуродована грехом.
- …Положите дяде Вове огурцы, он их так любил... А дедушке – пасхальные яйца! – доносится до меня голос одного из любимых (и по милости Божьей живых) моих предков.

В человеке заложено не верить в смерть. Вот откуда все эти древненаcтенные росписи типа «to be continued», эти улыбающиеся лица на памятниках, это украшенное никогда не увядающими цветами вечное прошлое.
Милый дедушка! Здесь я действительно могу не поверить в смерть, глядя прямо на нее. И я вспоминаю, как пятилетняя, передразнивала твою прихрамывающую из-за ранения походку, когда ты забирал меня из детского сада. Потом, как ты катал меня на велосипеде, а я, сидя на багажнике, засунула в заднее колесо ногу, после чего все велосипеды для тебя просто перестали существовать. А потом, как мы с тобой ездили покупать черепаху, и я, хронически беспокойная выдерга, чем-то напоминавшая белку из «Ледникового периода», отбившись от тебя, потерялась в толпе и запрыгнула не в тот автобус, а ты до вечера искал меня по всему Колхозному рынку.

Иногда мне кажется, что все это мне просто приснилось, и ты по-прежнему возишься по хозяйству и ждешь моего приезда. Стоит мне преодолеть привычное расстояние от одного конца города до другого, как я вновь увижу тебя, повисну и прижмусь к твоей колючей щеке. А потом ты будешь рассказывать мне о том, как соседские мальчишки растащили твои инструменты, а бездомная собака, вновь проделав дыру в заборе, залезла в огород и потоптала грядки. А я буду слушать и слушать, украдкой заглядывать в усталые глаза и понимать, что вовсе не об этом ты хочешь рассказать мне…
Ты ушел прошлой зимой, почему-то как раз накануне Рождества, как раз тогда, когда мы с друзьями раздавали пригласительные на Рождественский праздник. Как бы я хотела все вернуть, чтобы просто быть тогда с тобой, чтобы просто не отпустить тебя… без покаяния. Как бы я хотела, чтобы сейчас ты был с Богом...

Живые отчаянно не хотят верить в то, что их близких больше с ними нет. Не хотят, потому что это больно! Они не хотят верить в смерть, и поэтому устраивают ей «радостные» праздники, упразднив истинный смысл Пасхальной радости; продолжают попытки общения с умершими на языке памяти, часто далеко не ограничиваясь огурцами. Это похоже на защитную реакцию от боли. Боль от того, что мы действительно совсем не вписываемся в этот умирающий от греха мир. В изначальном Божьем плане о нас действительно не присутствовало пункта «смерть». И мы действительно были созданы только для ЖИЗНИ.

Смерть – это хемингуэевский колокол (да простит меня старина Хемингуэй), который звонит столько, сколько существует человечество. Не думай, что он звонит по мертвым, этот колокол звонит по живым, он звонит для живых, при жизни и для ЖИЗНИ. Но невозможно выбрать ЖИЗНЬ, не поверив в смерть, смерть, побежденную однажды СМЕРТЬЮ на кресте. Невозможно выбрать ЖИЗНЬ, не родившись снова.
Рожденный дважды умрет один раз, но рожденный один раз умирает дважды – такова истина, таков неизменный мотив этого колокольного звона.

Я наблюдала за происходящим теперь уже из окна машины, которая вслед за вереницей других медленно продвигалась вдоль по главной аллее, покидая мертвый город. Я всматривалась в лица (по милости Божьей пока еще живых) его посетителей в надежде уловить хоть один вопрошающий истину взгляд. Кто-то с кем-то о чем-то оживленно спорил, кто-то был уже мертвецки пьян, кто-то усердно наводил красоту и чистоту в оградках, освобождая землю от прошлогодних листьев, - и все это для того, чтобы на следующий год - в лучшем случае - делать то же самое!
Люди все так же парадоксально умудряются не слышать, а точнее, не слушать, этот оглушительный звон. Но, возможно, кто-то сможет услышать нас. Мы ведь тоже можем быть колоколами, призывающими к ЖИЗНИ, ведь у нас тоже есть язык…
- …Мертвые не едят огурцов, и даже пасхальные яйца уже не повлияют на то, что для них уже никогда-никогда не изменить, мама…